Отправлено: 08.10.09 18:22. Заголовок: Абдижамил Нурпеисов

Нурпеисов Абдижамил Каримович

Нурпеисов, Абдижамил Каримович (родился 22 октября 1924, Аральск, Казахская ССР) — современный советский и затем казахский писатель, член Союза писателей СССР и Союза писателей Казахстана. Член КПСС с 1944. В 1956 окончил Литературный институт им. М. Горького. Участник Великой Отечественной войны 1941-45.



Печатется с 1949. В 1950 опубликовал автобиографический роман "Курляндия" (2-я редакция 1958, под названием "Долгожданный день") о фронтовой жизни.

С 1958 Н. работал над историко-революционной трилогией "Кровь и пот", охватывающей события, происходившие в Казахстане во время 1-й мировой войны 1914-18 и Гражданской войны 1918-20. В 1961 вышла 1-я книга "Сумерки" (рус. пер. 1966), в 1964 - 2-я книга "Мытарства" (рус. пер. 1968), в 1970 - 3-я книга "Крушение" (рус. пер. 1972). Широта социальных обобщений, тонкость психологического анализа, яркость самобытных национальных характеров сделали эту трилогию о рыбаках Арала заметным явлением не только казахской, но и всей советской литературы. Режиссер Азербайджан Мамбетов поставил по книге спектакль "Кровь и пот" на сцене Каздрамтеатра им. Ауэзова в Алма-Ате, а также снял художественный фильм по сценарию А.Михалков-Кончаловского.

В 2000 году Нурпеисов издал роман-дилогию "Последний долг" (об экологической проблеме Арала), роман удостоен шолоховской премии в 2003 году, переведен на немецкий и издан в Германии изд-вом "Дагиели Ферлаг"в серии "Казахская библиотека".

Награды
Государственная премия СССР (1974) за трилогию "Кровь и пот".
Народный писатель Казахстана (1985);
Международная премия им.Шолохова (Россия), 2003, за дилогию "Последний долг".
Тарлан — «За вклад» (2004) к 80-летию.

Интересные факты

Осенью 2008 года в Актобе (Актюбинск) напротив областной библиотеки им.С.Баишева в сквере Абая установлена скульптурная композиция, посвященная героям известной трилогии Абдижамила Нурпеисова «Кровь и пот». Скульптурная композиция представляет собой остров «Белоран», на котором будто на корабле находятся семеро героев книги и собака. Фигуры созданы из бронзы, остров - постамент - из натурального плитняка цвета морской волны. Высота памятника составляет около 5 метров. Это первый в Казахстане памятник литературным героям.

«Впереди идет устремленный вперед Еламан - страдалец за правду, за ним справа его друг конокрад Кален. Дальше находится сплетница Каракатын и еще один отрицательный герой - Судрахмет. С другой стороны за Еламаном идет Суйеу, за ним - неверная жена Еламана Акбала. Бай Танирберген стоит отдельно от всех и одной ногой держит рыболовную сеть, ведь он в книге не разрешал людям ловить рыбу. Последней я создал собаку бая Караканшык, которая с жалким видом смотрит на хозяина и будто спрашивает: «Что дальше будем делать?», - рассказывает скульптор, автор памятника, председатель фонда «?мір ?зен» Эрик Жаумбаев.

Абдижамил Каримович Нурпеисов — один из немногих литераторов нашего времени, кто совершенно не нуждается ни в каких превосходных эпитетах.

Достаточно его писательского имени — и уже этим сказано примерно то, что и такими знаковыми именами: Ауэзов, Онегин...

На мой взгляд (и я его никому не навязываю), наш Нурпеисов как писатель, эпически осмысливший глобальную картину мира в исконно евразийском ключе, органически вверстывается в этот ряд отцов — творцов подлинной духовности трагедийного, но по-своему и счастливого XX века.

Всем строем и настроем своих давних романов «Курляндия», «День желанный», киносценария «Морская быль» (в соавторстве с фронтовым побратимом Тахави Ахтановым) и сравнительно совсем недавней дилогии «Последний долг» («И был день», «И была ночь»), эпопеи «Кровь и пот» (романов «Сумерки», «Мытарства», «Крушение»), философс-ко-эссеистских книг «Толгау. Раздумье», «Возвышая наши святыни», остропроблемных очерков, актуальных эссе, критических статей, публичных выступлений суровый реалист и он же неисправимый лирик и романтик, Нурпеисов никогда не был в отрыве от непростой своей и нашей с ним эпохи.

И как главный редактор журнала «Жулдыз» («Звезда»), чей тираж в так называемые застойные годы достигал 200 000 тысяч экземпляров.

И как член Правления Союза советских писателей.

И как член Президиума Правления Союза писателей Казахстана.

И как депутат Верховного Совета Казахской ССР.

И вот сейчас, как создатель нового литературного альманаха «Таншолпан» («Утренная Заря»), как глава Казахского РEN— Центра, стремящегося являть собой действительное, а не виртуальное, полномочное представительство международного движения писателей-гуманистов более 150-ти стран планеты.

Высокий и непреложный нравственный постулат Абая Кунанбаева «Адам бол! — Будь Человеком!» стал путеводной звездой для Абдижамила Нурпеисова. Именно эту определяющую особенность зорко заприметил в романе «Курляндия» (1950) казахстанец по рождению Всеволод Вячеславович Иванов и по достоинству оценил психологический роман казахстанского земляка.

А первыми, кто увидел в Нурпеисове незаурядный литературный талант, были столь художнически несхожие, но творчески всегда высокозначимые истинные мастера казахской эпики Мухтар Ауэзов и Сабит Муканов. Эти два гиганта и благословили его в Большую Литературу.

В центральных персонажах «Курляндии» — отважного воина Есея Бержано-ва и командира батальона Скорикова писатель убедительно показал силу и правду этнически не разделяемого народного характера, с легкой руки автора знаменитой «Повести о настоящем человеке», основателя и первого редактора журнала «Юность» Бориса Николаевича Полевого (Кампова), нареченного советским характером, и самого советского народа, его неодолимую волю к победе над лютым врагом, а заодно и над всем скверным в самом же себе.

Перманентное насилие над Истиной и всенародная безропотная покорность Злу, — вот что больше всего смолоду терзало душу нашего художника. И отнюдь не былинно-романтический замах и размах, а предельная откровенность, точные средства художественного огляда жгучей окопной правды — в «Курляндии» стали главным инструментарием Абдижамила Каримовича.

Вот так сразу и шагнул он, 25-ти лет от роду, в литературу из Литинститута, как в грозном 1942-м со школьного порога — прямо на фронт. Но шагнул отнюдь не безоглядно, а с золотым запасом лично пережитого на войне и после нее, с недюжинными познаниями отечественной и мировой классики. Но созданный им полвека назад батальный роман не повторял никого и ничего. Этим «Курляндия» выгодно отличалась (не буду указывать пальцем) от произ-ведений военной тематики, появившихся сразу же по следам небывалой войны, и даже тех, что были благосклонно (и справедливо) отмечены самим Верховным.

В «Курляндии» речь о времени и людях, сравнительно близких к нам и хорошо знакомых — о наших же старших братьях и сестрах, наших отцах и матерях.



В эпопее же «Кровь и пот» иной исторический ракурс: Казахстан 1914—1920 годов, точнее, дальняя и захолустная его юго-западная окраина, всегда милая и дорогая чуткому сердцу автора — его малая родина.

Здесь он 22 октября 1924 года родился — в крохотном поселке Куланды на берегу Аральского моря. Возможно, так назвали свой рыбацкий аул деды и прадеды писателя потому, что видели тут множественные стада куланов — дивных степных животных (из рода лошадей), ныне занесенных в печальную Красную книгу — этот угрюмый свод-свидетельство чудовищного озверения рода людского. Некогда привольный Куланды не столь уж далек от знаменитого космодрома Байконур и менее известного ракетного полигона Капустин Яр. Однако ныне это место уже давно в апокалипсически грозной черте, точнее, в самом эпицентре обширного природного ареала, который на экологических картах мира обозначен как зона катастрофического бедствия.

Сейчас стремительно иссыхающие воды и земли, предельно исстрадавшиеся люди этой зоны истово уповают только лишь на волю Всевышнего, хотя на белом свете немало солидных инстанций и чиновников, казенно сочувствующих неотвратимой беде аральцев, есть даже некий Комитет по спасению Арала, от коего проку, как от Общества содействия вращению Земли.

Отсюда юный Абдижамил двинул в дьявольское пекло Большой Войны -Великой Отечественной.

Сюда не раз и не два, снова и снова, пролегал его путь после того, как вернулся с фронта — орденоносным и на радость себе, родным и всем землякам почти неувечным.

Отсюда всем аульным миром провожали его в студенты Казахского государственного университета {тогда имени Кирова), а затем и в Литературный институт имени Горького в Москву, Он уверенно окончил его в памятный год XX съезда партии, открывшего всего лишь осьмушку жуткой правды о нашем недавнем, и продолжил вседневный опыт дерзкого постижения литературного творчества, нередко вспоминая справедливые слова старейшины туркменской литературы, лауреата престижных премий, академика Берды Кербабаева: «Писать труднее, чем копать иголкой колодец».

Замысел эпопеи «Кровь и пот» (это из записи беседы А. Нурпеисова с немецкими писателями в тогда еще гздээровском, достославном Эрфурте, колыбели германской социал-демократии) возник в 1947 году, когда в ушах все еще стоял неумолчный, раздирающий душу грохот пушечных канонад, мерзкий вой своих и вражеских пикировщиков, авиабомб и снарядов, свист мин, а по ночам снились всевозможные кошмары.

Интуитивно понял: жизни ему не будет, если писательски не сумеет сразу одолеть двух условных, но магистральных тем — исторической и военной. Так были начаты романы «Сумерки» и «Курляндия», по месту и времени действия отдаленные двумя земными континентами и тремя трагическими десятилетиями XX века.

В трилогии нет завлекательных сюжетных ходов и сногсшибательных поворотов. Есть действие, особенно в «Сумерках», неторопливое, даже, как может показаться читателю, привыкшему к сверхдинамике современных писаний, — чересчур медлительное, но подспудно меняющее обстоятельства и изменяющее человека.

Живут без радостей и счастья на страницах книги разные по своим судьбам люди Арала: рыбак Еламан «с вечно сдвинутыми бровями» и неразделенная его любовь красавица Акбала, одинокая, словно «заброшенный, засохший молодой тополек», Кенжекей, брат его Рай, мудрый старец Есбол, неудачливый Мунке, не успевающий запоминать все горести и обиды, одолевающие его с самых молодых лет, могучий, внешне схожий с гладиатором из Древнего Рима, батыр Кален, решивший в сумерках полной исторической неопределенности - пойти наперекор всему, что когтит и унижает его соотечественников. Бесстрашный поход повстанцев — апофеоз романа «Сумерки» и его финал.

Колоритна галерея людей, чью жизнь и душу мы постигаем без помоши наивных авторских подсказок. Суфлерства — никакого. Все образы очерчены выпукло и поданы объективно: спесивый волостной Кудайменде, скупердяисто-расторопный купец Темирке, утонченный степной аристократ мурза Танир-берген, мудрый Есбол, суровый Суйеу... Несколько обособлены явно сатирические типы — жадная, корыстолюбивая Каракатын и якобы суеверный хитрец Судыр Ахмет — ничтожество, прогадавшее в своем стремлении заработать на горе, трагедии и мытарствах, постигших Еламана-рыбака.

Для философского осмысливания трилогии важно понять Танирбергена — несметно богатого не только деньгами, но и умом, тонко чувствующего природу Великой Гражданской Смуты, вовсе неспроста навалившейся на российское государство и никак не миновавшей Казахстан.

Если колчаковским генералам Рошалю и Чернову, а самому Колчаку в первую очередь, крушение этого мира видится в кажущейся им неотвратимой ги-бели российской культуры, мгновенном исчезновении дворянских и прочих привилегий, в неистовом разгуле черни, то к расчетливому мурзе Танирбергену прозрение является через выстраданныеим мучительные мысли о нелепости всего сущего на этой земле.

Судьба заставила его самого ощутить горький вкус множества утрат и потерь, увидеть воочию, что такое белый террор и кто такие красные, тоже отнюдь не беспорочные архангелы, коим в «хаосе этого мира» далеко не все ясно и понятно — ни Амангельды, ни экстремисту-эсеру Мюльгаузену, ни лаже стойким большевикам Селиванову и Ознобину с наставником-комиссаром Дьяковым, этим симпатичным и умелым специалистом по выделке всеобщего счастья, до которого, увы, не дадено дожить ни ему самому, ни тем, ради кого он бескорыстно пускает на распыл все свои душевные и физические силы. Эти силы отчаянно и безвозвратно тают — у храброго и несгибаемого Дьякова скоротечная чахотка.

Авторская метафора и тут наповал: а не больны ли безнадежно и сами сказочно-иллюзорные идеи, истово, до коллективных галлюцинаций, внушаемые комиссаром? И неужто утопическим снам, которыми наяву бредит обреченный Дьяков, всей этой, занесенной сюда с чужедальних земель, наркоте суждено завладеть сознанием миллионов, парализовать их волю, затемнить их разум и подвигнуть на страшные самоистребительные действия — против народа и его же, народа, именем?

Ни тени даже самой легкой карикатурности в обрисовке главного врага трудового народа, севшего явно не в свои сани — Верховного Правителя, адмирала Александра Васильевича Колчака, незаурядного флотоводца и ученого-полярника, талантливого выученика великого норвежца Нансена, будущей жертвы сибирского эсеро-меньшевистского самовластья — Иркутского РВК.

Вот он каков в «Крушении» этот ирод и кровосос, да к тому же еще наймит Антанты, глазами совестливого белого генерала Чернова (первоначально у автора — Белова):

«Адмирал, несмотря на то, что прошел суровую военную муштру, возглавлял экспедиции, корабли, флот, казался человеком исключительно простодуш-ным. Даже в его плотном черном адмиральском мундире с тяжелыми золотыми погонами отсутствовала ожидаемая величественность. Чернову казалось иногда, что вчерашнему адмиралу, не знавшему другой жизни, кроме жизни на море, среди моряков, управлять сегодня самой большой, нелепой и самой противоречивой на свете страной, казалось, и в самом деле было не по силам. Как будто, забравшись сначала не головокружительную высоту, он не знал теперь, как оттуда спуститься, растерянно оглядывался кругом и с тайной надеждой смотрел на каждого нового человека, как бы моля его о помощи».

А что же сам генерал Белов-Чернов?

А вот что:

«Один и тот же вопрос точил ему душу; что стало с Отечеством, что стало с его сыновьями? Еще вчера Россия была могучей державой. Каким же образом выпустили из виду всех этих темных людей, эту ленивую скотину, не желающую работать, а желающую все разрушать? Теперь эта темная сила, как джинн, выпушенный из бутылки, все погубила — нет страны, нет государства, а есть сброд, сволочь. И завтра эта бесчисленная голь возьмет власть в свои руки, начнет править Россией! До чего же они доведут страну? Несчастная Россия, какое будущее ждет тебя, что станет с тобой через двадцать-тридцать лет? Не один, так другой из этих негодяев, дорвавшись до власти, не успокоится до тех пор, пока не растреплет и не погубит тебя, как злой ребенок, отрывающий кукле руки и ноги и выкалывающий ей глаза»...

В эпопее «Кровь и пот» динамичность и напряженность действия сюжетно оправданно нарастают от одной части к другой, а их в трех книгах - де-вять. Но ни одна из них не превращается и разухабисто-пошлый детектив или безразмерный классово-назидательный плакат РОСТА. И в «Сумерках», и в «Мытарствах», а в особенности в «Крушении» (его разноиздательские варианты — «Лихолетье», «Прах лета»), пожалуй, не хуже, чем в хрестоматийных произведениях Алексея Толстого и Михаила Булгакова, убедительно показана страшная трагедия людей без Бога в душе, четко представлены многослой-ность народного сознания, его социальная разногранность и острая противоречивость.

В одних и тех же условиях складывались характеры Еламана и его соплеменника Доса. Но если жизнь учила Еламана стойкости, закаляла в нем дух протеста против несправедливости, то Дос извлекал другие уроки: надо быть осторожным, держаться подальше от всех, с нею не согласных.

Путь к общему, типическому неизменно пролегает у Нурпеисоиа через отдельное, индивидуальное. Через особенности психологии личности, окружающей ее среды, через неповторимые обстоятельства, в которых формируется нравственная позиция человека. Десятки разнополюсных героев и антигероев, сотни эпизодов самых различных по своему идейно-художественному смыслу — все это составляет впечатляющую панораму народной жизни.

Нурпеисов — эпик мощный и всеохватный. Когда перечитываешь потрясающую своей трагедийностью сцену смерти Танирбергена, опять чувствуешь громадный вольтаж ключевого эпизода из «Войны и мира» — раненый Андрей Болконский на поле Аустерлица, а еще сразу же возникает перед глазами шолоховский Григорий Мелехов.

Психологические аллюзии триады Танирберген — Болконский — Мелехов отнюдь не случайны.

Листаю свою рабочую тетрадь теперь уже астрономически удаленного от нас 72-го года минувшего XX столетия. Краткая запись сказанного Нурпеисовым в нашей беседе 17 января 1972 года:

«Больше всех литераторов мне импонируют Тургенев, Лев Толстой, Достоевский, Чехов, Леонов и Казаков. Ты хорошо знаешь — почему».

Назвав эти имена, он никогда не забывал и не забывает (откройте заново его книгу «Толгау. Раздумье» и сами убедитесь в этом) других писателей, особо близких ему по духу и слогу — Мухтара Ауэзова, Сабита Муканова, Габидена Мустафина, Дмитрия Онегина, Габита Мусрепова... И это вовсе не дань пресловутому аксакальству, а искреннее слово признательности за большую и многотрудную творческую школу.

В январские вечера 1972-го я засиживался с Абе у него дома, в его тесноватом, но уютном кабинете (жил он тогда в большом доме по улице Калинина, угол улицы Карла Маркса, ставшей впоследствии улицей Кунаева), усердно, под жуткое громыханье трамваев, корпели над нурпеисовским эссе «Слово об Ауэзове». Предназначено оно было в Белокаменную — в качестве обширного предисловия для соответствующего тома известной серии «Всемирная литература».

Долгая серьезная работа захватывала, она же и выматывала нас обоих. Была в полном смысле кропотливоЙ. Тщательно и не единожды перепахивали каждый лист, перекраивали каждую фразу, пробовали ее на звук, вес и цвет, тасовали страницы и абзацы, обтачивали их чуть ли не до фосфорического свечения.



И вот тогда-то я зримо (признаюсь, не без тихого ужаса) представил, каково же приходится нашему чудесному и неповторимому многознатцу тюркских и европейских наречий Герольду Карловичу Бельгеру, ведь он вот уже не одно десятилетие был и остается первым переводчиком у Нурпеисова с казахского языка на русский, да и на немецкий тоже, а казахским Бельгер с аульного детства и отрочества владеет безукоризненно.

А ныне и представлять ничего не надо, коль Герольд Карлович и сам пре-красно написал об этом в своей замечательной книге о Нурпеисове. Дело теперь за совсем малым — за ее изданием.

Его многолетний труд над текстами А. Нурпеисова, возможно, поспособствовал еще и тому, что из первоклассного переводчика Бельгера уверенно сформировался самобытный прозаик - Бельгер — остропроблемный эссеист, интересный новеллист и повествователь, а теперь вот уже и крупный романист.

Да и самому Нурпеисову завидную для многих творческую устойчивость придали не только капитальные университетские и литинститутские знания, тесное общение с блистательными мастерами пера, ной постоянный собственный тренаж в немыслимо трудном и далеко не всегда благодарном переводческом ремесле. Это же он сделал достоянием казахских читателей чеховские рассказы «Палата № 6», «Дама с собачкой», «Тоска», «Горе», сборник рассказов Горького под общим названием «Знахарка», пьесу испанского драматурга Кэсона «Деревья умирают стоя», поэму Назыма Хикмета «Слепой падишах» и т. д.

«На вершине всегда одиноко», — это у Фридриха Ницше, но не у Абдижамила Нурпеисова.

Многих его истинных друзей забрала Большая Война, будь она трижды проклята. Всех фронтовых друзей-однополчан он помнит четко и с благодарностью. Но даже после того, как она победно закончилась, она чудовищно и безжалостно укоротила жизни всем, кто вроде бы благополучно вернулся домой, и тем, кто по возрасту или немощи оставался в тылу, но не бил баклуши, а выкладывался целиком ради общей победы и тоже ушел от нас преждевременно.

Нет им числа, таким его друзьям - писателями не-писателям, живым и мертвым, мертвым и живым.

Все они для него живы вечно.

Абе всегда был и остается чуток к печатным и устным мнениям — Давида Николича, Ильяса Омарова, Хамзы Есснжанова, Мухамеджана Каратаева, Евгении Лизуновой, Павла Косенко,

Хасена Адибаева, Шариаздана Елеукенова, Зейнуллы Кабдолова, Виктора Бадикова, — едва ли я тут всех назвал, кто не казенно, а по душе глубоко вник в творческую суть и нравственную значимость созданного и создаваемого Нурпеисовым в отечественной и мировой литературе.

Светлы и вечны его признательность и любовь к ним, а их — к нему. Собственно, так оно и должно быть.

Что еще надо писателю для настоящего счастья?

Его животворящее солнце незакатно над просторами нашей общей литературы, где нет, как меж новыми государствами, строго вычерченных и ревниво охраняемых границ. Наше общее духовное пространство в Содружестве Независимых Государств едино и нет никаких причин к тому, чтобы разрывать его в клочья. Напротив, считает Абе, благотворный процесс творческой интеграции, позитивного взаимовлияния по-прежнему братских литератур набирает силу. Это более чем очевидно.

Однако еще никогда не было так, чтобы наши литературные горизонты были всегда ясны и безоблачны.

Как ныне, так и в прошлом.

Великая Отечественная война научила старших моих современников, а через них и моих ровесников очень многому.

И для А. Нурпеисова давний постулат офицерского кодекса — честь имею! - никогда не был красивой абстракцией, пустым звуком или декоративным атрибутом, прикрывающим равнодушно-холодный вакуум себялюбивой души, ее перманентную снисходительность, а точнее, высокомерное презрение ко всем ближним и дальним.

Отсюда у Абе редкостная для иных из его коллег по исторической прозе высочайшая и скрупулезная самотребовательность.

Слово давнему другу многонациональной казахстанской литературы, из-вестному российскому критику, историку и публицисту Леониду Арамовичу Теракопяну:

«Нурпеисов пишет медленно, трудно, вкладывая всего себя в каждую строку».

Другой мэтр литературно-критического жанра Валентин Оскоцкий свидетельствует:

«Слово для Нурпеисова, что гранитная глыба для каменотеса. Он тщательно и кропотливо обтачивает каждое».

«Воспоминания об истории своего народа дают огромный простор чувствам», — это Константин Симонов.

«У Нурпеисова в любом из его романов, в любой из его повестей все слова на своем месте. Не каждому триумфатору в мировой литературе дано такое», — констатирует лучший из его германских переводчиков — Вильгельм Плакмейер, так поименовавший роман Нурпеисова «Последний долг» в немецкоязычной версии — «Умирающее море» («Der sterbende See»).

Роман-дилогия «Последний долг» (его первоначальное название «На льдине») являет собою своеобразное продолжение эпопеи «Кровь и пот», но уже в социальных условиях, полностью нам современных. В этом суровом, насквозь фаталистичном произведении, вся беспощадная правда о судьбе Арала. Ее многоемко доносит до нас исповедальный монолог председателя отдаленного рыболовецкого колхоза, честного и прямодушного бессребреника Жадигера.

Точно сказал об этом пронзительном творении Лев Александрович Аннинский:

«Перо, отточенное в школе русской классики, наученное Толстым и Шолоховым, очерчивает характеры мощные, готовые выдержать колоссальные перегрузки. А нагрузки оказываются мнимыми, напрасными...

Высыхает море, уходят люди, уходит живая душа из мира людей...

Герои «Крови и пота» верили, что мир, который ими выстрадан, будет принадлежать им.

Их внуки и правнуки чувствуют, как этот мир леденеет и распадается»

Стоп-стоп.

Довольно цитат.

Их можно приводить еще и еще, тем паче, что вниманием отечественных и зарубежных ценителей литературы никогда Нурпеисов не был обижен.

Но, пожалуй, лучше всего обратиться непосредственно к его книгам, которые — все до единой — не дают этому миру окончательно обледенеть и рассыпаться в серый могильный прах, а наоборот, воскрешают во всех честных людских душах новые чаяния и надежды, которые когда-то давно сын Арала, великодушный всем своим громадным сердцем батыр-бунтарь Кален обозначил провидческим возгласом:

«А солнце нам еще посветит!»

В этом вижу триумф писательской воли Абе.

Резкие споры, полярные сшибки мнений вокруг художественной и публицистической прозы Нурпеисова, всего его творчества не стихают и по сей день. Да это и хорошо, даже замечательно. Если и суждения иных критиков излишне категоричны и размашисты, а то и нигилистично-провокационны. Такие авторы забывают очевидную истину: воспитывать Мастера, читать для него примитивные прописи, наставлять на путь истинный, наверное, уже поздновато.

Однако гораздо хуже было бы, коль скоро эпопея «Кровь и пот» и дилогия «Последний долг» разделили бы грустную юдоль множества других творений, навсегда мертвым грузом осевших надно книгохранилищ и библиотек.

Ну а что касается преимуществ или упущений языковых версий эпопеи «Кровь и пот», то хорошо об этом сказал Чингиз Айтматов:

«Я не знаю, чему отдать предпочтение — казахскому или русскому тексту. Один стоит другого».

Как бы то ни было, Абдижамил Нурпеисов личность безусловно пассионарная.

Писателей у нас много, а Нурпеисов — один.

И созданная им эпопея тоже одна.

Это слитые воедино «Кровь и пот» и « Последний долг».

Шаше казахстанское пятикнижие. Оно уверенно стоит в ряду вели-канных духовных явлений XX столетии и ему суждена редкая, но счастливая судьба быть и оставаться на все грядущие времена.

Вот почему и поныне творческая харизма Нурпеисова магнетична.

Но она и тревожна.

Ибо не дает нашей совести впасть в безразличие, летаргию или хуже того — в профессионально-лакейское лизоблюдство перед кем бы то ни было.

И я искренне радуюсь, когда сегодня на осиянном ровной мудростью челе нашего дорогого классика (Абе вздрагивает, когда я при нем произношу это слово) не вижу следов какой-либо мрачной апатии или душевной усталости.

Озабоченность — да, она есть.

Была и будет.

Немалая, самая глубокая и самая глубинная.

Но, право, разве нет у нас в нынешней непростой, драматичной и несказанно усложнившейся жизни серьезных поводов и причин для душевной обеспокоенности и тревоги?

Вопрос риторический.

«В культурном пространстве не может быть тесно».

«Пусть говорит язык, дабы нож мог покоиться в ножнах».

«Кто же мы сейчас, казахи?»

«Будить в человеке совесть». «О времени и о себе».

«Горькие истины».

«Смотреть правде в глаза».

Правде — без кавычек.

Это титлы (заголовки) всего лишь малой части его нынешних публичных выступлений. Но все они, как верстовые столбы на единственной нашей дороге.

Но только не оказалась бы эта дорога дорогой в никуда.

Как его дорога к гибнущему Аралу.

Вот за это — главная тревога его души, огромной, как небо над нами.

Тревога за всех нас, таких неповторимо разных, быть может, далеко не всегда и во всем с ним согласных, но тем не менее взятых им в обширный, на все стороны света, круг его вековечных забот.

Сам Абдижамил Каримович не считает себя мессией, вселенским провидцем, оракулом, прогнозистом, но убежденно полагал и полагает, что человечество уже достаточно повзрослело, чтобы не культивировать пещерных нравов, а жить, опираясь на незыблемые принципы искусства взаимопонимания, прав и свобод личности. Благородные идеи современного миропорядка начисто отвергают все разновидности нетерпимости, насилия, псевдопатриотической демагогии. Сейчас люди везде и всегда способны найти общий язык.

В этом — кредо писателя и его упование на лучшее.

И эта оправданная надежда всегда была неизменяемой опорой для его честного и правдивого Слова — этого вечного «полководца человечьей силы», властно заставляющего всех нас уверенно перебарывать самих в себе любые напасти и невзгоды, даже самые, казалось бы неодолимые.

http://nurpeisov.com/