Отправлено: 12.03.08 00:19. Заголовок: Некоторые источники по принятию подданства России
Грамота от императрицы Абулхаир-хану, старшинам и всему казахскому войску о принятии их в российское подданство, врученная посланцам хана для передачи Абулхаиру 20 февраля 1731 г.
цитата:
Киргис-кайсакской орды Эбулхаир хану, старшине, и всему кайсацкому войску.
Поспешествующею милостью, мы (т.) государыня Анна Иоановна (т.).
Киргис-кайсацкой орды Эбулхаир хану, старшине , и всему кайсацкому войску вашего и. в. милость: Понеже мы, великая гдрня [государыня], наше и. в. из писания твоего Эбулхаир хана, чрез посланцев твоих Кутлумбетя Коштаева, да Сеиткула Кундангулова усмотрели желание твое со всем твоим владением быть в подданстве нашем и с подданными российскими, с башкирцами быть в миру; а те посланцы твои Эбулхаир хана словесно здесь доносили, что желаешь ты, хан, с войском кайсацким быть в подданстве у нас на следующих пунктах: первое, обещаетесь нашему и. в. служить верно и платить ясак так, как служат башкирцы. Второе, чтоб от подданных российских обид и разорения вам никакого не было. Третие, ежели на вас, кайсаков,, будут нападать какие неприятели, чтоб вы могли от того нашим и. в. защищением охранены быть и счислять бы вас с подданными российскими. Четвертое, чтоб ясырей, взятых от вас башкирцами и прочими российскими подданными, вам возвратить, а вы обещаете взятых россиян отдать и с башкирцами и с калмыками быть в миру. И мы, великая государыня, наше и. в. тебя киргис-кайсацкого Эбулхаир хана, старшину и все киргис-кайсацкое войско пожаловали, повелели по прошению вашему принять вас в подданство на вышеизображенных требуемых вами пунктах. И потому надлежит вам, хану и всему войску кайсацкому, содержать себя всегда в постоянной верности к нашему и. в. и к нашим наследникам, и когда по. указу нашего и. в. будет вам наряд куда на службу нашу с другими подданными российскими, с башкирцы и с калмыки, тогда вам с ними вместе во определенная места ходить со всякою охотою. На башкирцов и на яицких казаков и на калмык и на других русских подданных никаких нападений, набегов и обид весьма не чинить и жить с ними мирно и бессорно; такожде купцам, российским подданным, ездящим из Астрахани и из других мест с караваном и особ к вам и чрез ваши жилища и кочевья в другия места, никакого препятствия и обид не делать, но наипаче оных от всяких опасных в пути случаев охранять и в проездах их потребное вспоможение чинить. Посланцы твои Эбулхаир хана допущены были пред нас и в бытность их в Москве довольствованы кормом, и на отпуске пожалованы нашим жалованьем и отпущены к тебе Эбулхаир хану, и подводами и в дорогу на корм, такожде удовольствованы; впрочем на милость нашего и. в. быть тебе Эбулхаир хану надежну. Дано в Москве лета 1731 февраля в 19 день, государствования нашего "2" году. Писана сия грамота в лист на книжной хорошей бумаге и запечатана государственной средней печатью под кустодьею, а сложена против того образца в равности как складываются грамоты к калмыцким владельцам... Такову грамоту в доме его сиятельства отдал его сиятельство господин канцлер тем киргис-кайсацким посланцам февраля 20-го дня, а при отпуске оные посланцы у ее и. в. не были.
Киргис-АВПР, ф. Сношения России с кайсаками, on. 122/4, д. 1, лл. 146-147.
Текст грамоты опубликован в ПСЗ, т. VIII № 5704, а также в "Сборнике узаконений о киргизах Степных областей", составленном И. И. Крафтом (Оренбург. 1898, стр. 22 - 23). Публикуемый текст незначительно отличается от текста ПСЗ. Здесь следует перечень титулов.
Источник: //Материалы по истории политического строя Казахстана. Т.I - Алма-Ата, 1960. с. 12-13
Заключение Коллегии иностранных дел по поводу письма Абулхаир-хана, одобренное императрицей
цитата:
30 октября 1730 г. В доклад ее и.в.
Приехали в Москву от киргиз-кайсацкой орды посланцы с листом от их хана Абулхаира [Абулхаира] в котором -писано: Что он со всем Своим владением желает быть у ее и. в. [императорского величества] в подданстве. А присланные словесно доносили. Оных касацких кочевных народов 40 000 кибиток и кроме помянутого хана Эбулхаира(который в той орде главной) есть ещё 2 хана-Барак и Абдулмамбет [Абулмамбет]. Кочуют они по горам Улытау и Кичитов, по рекам Сыр, Сарысу и Тургай, на степи Каракум расстоянием от башкирцев (как башкирцы сказывали) месяц езды. Что такожде имеютця и городы кайсацкие: 1) Главной город Ташкент, в нем владетель Жалбарс [Жолбарыс] хан (помянутого Эбулхаира хана родной брат), 2) Туркестан, в нем владетель Шемяка [Семеке] хан, 3) Сайрам, в нем владетель Кучук [Кушук] хан, и к тем городам имеется деревень немалое число.
И есть оные ханы кочевые и городовые послушны главному Эбулхаир хану. И оные все наследные. А Закон держат махометанской. И посланцы сюда отправлены с 'согласия всех тех ханов. В подданстве они кайсаки у ее и. в. желают быть на следующих кондициях. 1) Обещаются они служить ее и. в. верно и платить ясак так, как служат и платят оной ясак башкирцы. 2) Чтоб им от подданных российских обид и разорения никакого не было. 3) Ежели на них, кайсаков, будут нападать какие неприятели, чтоб они могли от того протекцией ее и. в. охранены быть и счислять бы их с подданными российскими. 4) Что они с Контайшой и с волжскими калмыки имели прежде сего войну, а ныне с оными примирились. Токмо башкирцы с ними кайсаки без соизволения ее и. в. не мирятся и дабы повелено было им с оными башкирцы быть в мире и в соединении. 5) Что б от них взятых ясырей башкирцами и протчими русскими поддаными им кайсакам возвратить, а они обещаются ими взятых ясырей российских подданных отдать.
По рассуждению Коллегии иностранных дел вышеозначенных кайсаков в подданство ее и. в. принять на помянутых требуемых ими кондициях мочно. И никакой опасности или пред осуждения от этого интересам ее и. в. не предусматривается. Что же они обещают давать ясак, то рассуждается брать сии, ежели они что сами добровольно давать станут, а неволей ничего не требовать, хотя они ничего тех податей платить б непохотели. Но потребно в тех кондициях изъяснить следующее: 1) Чтоб они содержали себя всегда в постоянной верности к ее и. в. и ее сукцеосорам. 2) Когда им будет по указам ее и. в. наряд куда на службу с другими подданными с башкирцы и с калмыки, то б они в определенные места ходили без всякого ослушания. 3) Чтоб они на русских подданных и на башкирцов, яицких казаков и калмык и других подданных никаких нападений, набегов и обид оным отнюдь не чинили и жили с оными в согласии. 4) Такожде купцам российским подданным и здешним из Астрахани и из других мест с караванами и без караванов к ним и чрез их жилища и другие места никакого препятствия и обид не приключали, но наипаче оных от всяких опасных в пути случаев. охраняли.
Ее и. в, сию выписку слушать и мнение апробовать соизволила. Октября 30 1730 году.
АВПР, ф. Киргиз-кайсацкие дела, on. 122/1, 1730 - 1731 гг. д. б/н, лл. 138-139.
В прямые скобки заключены правильные имена лиц, принятые в исторической литературе, а также некоторые мало принятые сокращения.
В документе данная фраза написана на полях.
Источник: // Материалы по истории политического строя Казахстана. Т.I - Алма-Ата, 1960. - с. 10-12
Инструкция Коллегии иностранных дел переводчику Тевкелеву, отправленному в казахскую степь для принятия казахов в подданство России 19 февраля 1731 г.
цитата:
1. Ехать ему в киргис-кайсацкую орду, где обретатись будет главный их и первой хан Эбулхаир того хана с посланцы Кутлумбет Коштаевым, да Сеиткул Кундагуловым, присланными от него сюда и отпущенными с ним же Тефкелевым [Тевкелевым] вместе. 2. И приехав ему Тефкелеву к тому Эбулхаир хану, быть у него и говорить,) понеже ко всепресветлейшей государыне Анне Иоанновне... (т.) прислал ты Эбулхаир хан посланцев своих Кутлумбета Коштаева,' да и Сеиткула- Кундагулова с листом своим и с словесным прошением, о принятии тебя, хана, со всем твоим владением в подданство российское, и быть бы вам с подданными российскими в миру. И ея величество всемилостивейшая гдрня [государыня] императрица вас, киргис-кайсацкого хана Эбулхаира, старшину и все киргис-кайсацкое войско пожаловали, повелели по прошению вашему в подданство российское принять, о чем к тебе Эбулхаир хану и ко всему войску кайсацкому ея и. в. грамота с посланцы твоими прислана, и копия на татарском языке приложена и в подтверждение того и в знак своей и. в. Млти [милости] ея и. в. всемилостивейше соизволила и меня с своею и. в. грамотою к вам отправить, и указала мне вас обнадежить, что ей величество вас, Эбулхаир хана и все киргис-кайсацкое войско, в неотменной своей млти содержать будет, и надеется взаимно, ято и вы хан и все войско к ея и. в. всегда в такой непоколебимой верности содержать себя будете, как то по вашему обещанию и верным подданным надлежит. И в знак ея императорской млти прислана со мной особливо другая ея и. в. грамота к тебе хану, да жалованья сабля, шуба соболья, да шапка с лисицею черною и сукна и протчее. И тое грамоте ему хану подать и жалованье объявить и отдать же. Также, ежели при том Эбулхаир хане будут протчие ханы, и ему Тефкелеву тех ханов такожде обнадежить ея и.в. млтю, и приличное жалованье им дать, разведав о каждом из них, кто чего достоин. 3. По сем ему Тефкелеву стараться, яко о наиглавнейшем деле, дабы в верности к ея и. в. оный Эбулхаир хан со всеми другими ханЫ; и с старшиною, и с протчими всеми киргис-кайсаки присягу по своей вере на алкоране учинили, и тое руками своими подписали, и ему Тефкелеву отдали. 4. И когда они сие учинят, тогда ему Тефкелеву, будучи тамо между ими, усматривать и разведать, желательно ль они в то подданство вошли, и буде желательно все к тому приступили, тогда ему Тефкелеву чинить и следующее. Понеже в листу того Эбулхаир хана написано только о сем, чтем он хан со всем своим владением желает быть у ея и. в. в подданстве, а присланные его словесно доносили, что хотят служить и ясак платить так, как служат и платят оный ясак башкирцы; когда же те посланцы спрашиваны, что для уверения об их верности, дадут ли ханы из своих детей или из свойственников в аманаты, и они ответствовали, что надеются дать в аманаты из знатных людей на Уфу, ежели им определены будут кормовые деньги. Сего ради ему Тефкелеву после подания грамоты Эбулхаир хану и обнадеживания его млтию ея и. в. и по учинении присяги быть у него хана на иной день и говорить,' что понеже он Эбулхаир хан со всем войском кайсацким учинился ныне в подданстве у ея и. в. всероссийской, как и башкирцы, и в знак верности своей учинили присягу по закону своему на алкоране, то надлежит им и пункты, каковы в грамоте ея и. в. к нему присланной описаны, руками своими подписать, как все подданные ея и. в. то чинят, и как башкирцы, показуя свое верное подданство, платят ясак и аманатов дают на Уфу, так бы и они, показуя верность свою, ясак платили и аманатов на Уфу дали; и к сему приводить его Эбулхаир хана добрым способом, представляя им пристойные резоны. 5 А ежели по тому его Тефкелева представлению и домогательству, он Эбулхаир хан к платежу ясака и в даче на Уфу аманатов будет не склонен: и то опустить, и усильно о том не домогаться, только старатися,. чтоб он Эбулхаир хан с прочими начальными пункты подписали и жили в верности. 6 И ежели он Эбулхаир хан взаимно будет у него Тефкелева требовать таких же пунктов за его Тефкелева рукою, и ему сказать, что хотя таких пунктов ему Тефкелеву давать было не для чего,' ибо те все пункты описаны в грамоте ея и. в. к нему хану присланной; однакож он Тефкелев по желанию его хана учинит, и такия пункты ему Тефкелеву, за своею рукою дать, и теми с ним разменяться. 7. Буде ж он Эбулхаир хан по представлению и домогательству его Тефкелева и пунктов дать не похочет, и его к тому приводить и склонять, дабы он хан в ответной свой лист к ея и, в. (который ему хану с ним прислать надлежит) те пункты внес, и обещал бы оные содержать, и подписал бы тот свой лист он хан, и ежели возможно, и другие начальные; а ежели и того он не похочет, то хотя б он так в листе своем написал, что все то, что в грамоте ея и. в. к нему присланной написано содержит; также предлагать ему хану, чтоб он прислал в Москву посланцев своих, и оным велел здесь жить для предложения о его ханских и войсковых делах, и обнадежить его хана, что те посланцы его здесь содержаны будут во всяком довольстве, и корм и квартиры будут им даваны. 8. Ему же Тефкелеву говорить ему Эбулхаир хану и домогаться о освобождении российских пленных, сколько их тамо есть, дабы при бытности его Тефкелева все были собраны и ему отданы, представляя ему хану, что чрез сие свобождение пленных покажется к ея и. в. его Эбулхаир хана истинная подданническая верность и служба за что он аиболыпе от ея и. в. имеет быть пожалован. 9. Как туда едучи, так и назад возвращался, иметь ему Тефкелеву журнал или повседневную записку, а наипаче путь, которым имеет он ехать от Уфы, и сперва описать о башкирцах, какия они имеют жилища или кочевья, городы, села или деревни, и какое их правление и состояние и промыслы, и пожитки; второе между теми башкирцы и киргисцы далеко ль разстояние, какия где жилища есть, и какия званием, и великостию реки и иныя воды, и чрез оныя где и какие переправы, леса и степи, и далеко ль одно От другого разстоянием, и не имеется ль каких засек или перекопей, или других каких к обороне из крепостей; третиеотех самих киргисцах усматривать и разведать, а особливо о начальном их киргис-кайсацком Эбулхаир хане, какова состояния он есть, сколько владения его городов и мест, дворов, кибиток или числом людей и кроме его хана, кто имены другие ханы, и имеют ли они особые свои городы, или места, или кочевья и сколько которой имеет и каким званием, и при городах и при житьях имеется ль пашня, сады,! и иные какие промыслы, и ханы и владетели кочевные и городовые послушны ль главному Эбулхаир хану, и наследные ль или обиранные, и ясак или иные какие зборы с подчиненных их они собирают, и по скольку в год тех сборов главному Эбулхаир хану и прочим бывает, и все ль один магометанской закон держат, или суть из них других каких законов люди, и посланцев сюды Эбулхаир хан с согласия ль других ханов и всего народа присылал и народу приятно ль сие, что они приняты в подданство ея и. в., купечество они какое и с какими соседними народы имеют ли, из того какие на хана доходы бывают ли, и ремесла какия, а особливо оружейные и заводы селитреные и пороховые имеют ли, и умеют ли они сами пушки лить и иное ружье делать, а буде они сами пушек и ружья и пороху не делают, то откуда получают, и за деньги ль купят, или на какие товары меняют,' жилища и кочевья их кайсацкия с кем граничат, и с кем они ныне в миру, и с кем в войне, и кроме того в пути, которым он будет ехать, другия от которых до российских городов имеются ль дороги, и способны ль дороги к проезду. 10. Сие же все ему Тефкелеву рассматривать, и разведывать, и записывать искусным способом, не дая никому знать, что чинит по указу или по инструкции, но якобы сам собою хотя ведать для себя, дабы о сем, что он делает по указу, не токмо тамошние народы, но и из тех, кои с ним Тефкелевым посланы будут, не признали. 11. Ежели аманатов Эбулхаир хан с ним Тефкелевым отправит, тех оставить на Уфе, и приказать их содержать как в пунктах написано, или чего еще сверх того будет хан требовать. Свобожденных из плена такожде отдать на Уфе воеводе, а ему оных распустить в домы их, где кто жил, а сюда привести им именную роспись с обстоятельными ведомостьми, а особливо о российских, кто какого чина, и котораго города, и давно ль, и где и кем взят был в полон. 12. Учиня то все вышеописанное и возвратись в Москву, подать в Коллегию иностранных дел всему тому обстоятельную записку и о расходе посланной с ним казне ведомость за рукою своею.
Канцлер граф Головкин Андрей Остермая
АВПР, ф. Сношения России с киргиз-кайсаками, on. 122/4, д. 5а, лл. 1-7,
Александр Иванович Тевкелев (мурза Кутлу Мухаммед) был отправлен в апреле 1731 г. в казахскую степь с посланцами Абулхаир-хана для приведения казахов в российское подданство. Тевкелев пробыл в степи 1731 и 1732гг. и 24 ноября 1732 г., после принятия присяги Абулхаир-ханом, султанами и старшинами, выехал к русской границе с посольством от Абулхаира. За успешное выполнение порученного ему задания Тевкелев был произведен в полковники. Данная инструкция опубликована в ПСЗ, 1731, т. VIII, №5703. О пребывании Тевкелева в степи см. его дневник( АВПР, ф. Киргиз-кайсацкие дела, оп. 122/1, 1731 г. д. б/н).
Источник: // Материалы по истории политического строя Казахстана. Т.I - Алма-Ата, 1960. с. 13-17
Отправлено: 12.03.08 00:28. Заголовок: Предложения по повод..
Предложения по поводу принятия в российское подданство казахов Малой орды, доложенные императрице переводчиком Тевкелевым
цитата:
10 апреля 1733 г. Всеподданнейшее предложение переводчика Маметя Тефкелева.
В киргис-кайсацкой орде .в ханы выбираются из салтанов, которые из детей ханских, старшиной вольными голосами, а из старшин в ханы не выбирают. Имеется тамо ныне главной Эбулхаир хан и еще два хана, а именно Шемяки [Семеке] хан и Кушук хан и четыре салтана, и оные всегда собираются для дел в совете и с общего согласия во всем поступают. С Томмо надо всеми первенство -имеет вышеозначенный Эбулхаир хан; который без согласия протчих ханов и салтанов и киргис-кайсацкой орды ничего один собой делать не может. Однако он, Эбулхаир хан, без ведома их присылал в Москву посланцев своих просить ее и. в., дабы повелено было принять его в подданство ее и. в., токмо для того, что киргис-кайсаки хотя и подданными ему именуются, но не только ему, но и прежде бывшим ханам никогда послушны не были. А он, Эбулхаир хан, человек весьма достаточного ума и не без лукавства человек, хотя окую орду с наибольшей властью свою взять не так как предки его оною владели, причитая их нет послушание себе в озлобление, просил о протекции ее и. в., чрез которую намерен был в той киргис-кайсацкой орде себя одного ханом учинить и по себе наследников роду своего на оном ханстве утвердить, чрез которое подданство, как усмотрено может быть от ее и. в. в данном подданстве твердым и будет, токмо то по их легкомысленным обычаям небезсумнительно, ибо то его намерение в подданстве ее и. в. быть не полное. В бытность его Тефкелева в киргис-кайсацкой орде вышеозначенный Эбулхаир хан и Шемяки хан, и двое салтанов, и многие из старшин присягу быть в верноподданстве ее и. в. учинили. Однако ж другие, один хан и двое салтанов и немалое число старшины тому весьма противны и в подданстве быть не хотят, для того, что Эбулхаир хан без ведома и согласия с ними просил протекции ее и. в. Сего ради переводчик Тефкелев представляет свое наипокорнейшее мнение. Надлежит ныне оного кайсацкого Эбулхаир хана и знатного старшину Букенбай батыря, которого о доброжелательных к стороне российской поступках пространно показано в журнале моем. також и всех прочих доброжелательных старшин высочайшей ее и. в. протекцией обнадежить, а особливо вышеназванного Букенбай батыря, ибо киргис-кайсацкая надежда вся состоит в нем, а он человек умный и доброго состояния. Ежели ж Букенбай батыр ее и. в. высочайше протекцией обнадежен будет, то может он киргис-кайсацкую орду удваивать, от чинящих к стороне Российской продерзостей оной со временем может склонить и противных кайсак в подданство ее и. в. Сия киргис-кайсацкая орда ее и. в. в подданстве потребна бы иметь особливо для Контайши, понеже в случае какой-либо от его Контайши стороны российской показания противности, повелено будет ему, Эбулхаир хану, со всей ордой кайсацкой итти на него Контайшу войной... А оные киргис-кайсаки тако калмыки и башкирцы принадлежат одного состояния, народ дикой и легкомысленный. Ежели паче чаяния (чего сохрани бог) из них который один чинится российской стороне противным, то можно другие два народа против оного одного противника послать и можно надеятся, что без утружнения о том российского войска одного противника ими самими смирить можно. Причем еще занаиполезнейшее признается, ежели ее и. в. соизволит повелеть, построить хотя небольшую крепость на устье реки Орь (в том месте где она впадает в реку Яик) и в оной определить гарнизон... Таково предложение ее и. в. слушать изволила апреля 10 1733 года.
АВПР, ф. Киргиз-кайсацкие дела, on, 122/1, д. 1, лл. 152-164,
Источник: // Материалы по истории политического строя Казахстана. Т.I - Алма-Ата, 1960. с. 18-20
Отправлено: 12.03.08 00:32. Заголовок: Текст присяги, утвер..
Текст присяги, утвержденной Коллегией иностранных дел для принятия Абулхаир-ханом
цитата:
26 марта 1731 г. Обрасцовая присяга
Я, Эбулхаир, хан киргис-кайсацкой орды, и протчие ханы и старшины и все войско кайсацкое обещаемся и по вере нашей присягаем и целуем алкоран содержать, и исполнять ниже описанные артикулы и пункты, а именно: Текст присяги был передан А. И. Тевкелеву, 10 октября 1731 г., хан Абулхаир и многие старшины приняли присягу в верности царскому правительству. В 1732 г. присягу Принял и хан Средней орды Семеке. 1. Обещаемся мы быть в подданстве у пресветлейшей и самодержавнейшей великой государыни Анны Иоанновны, императрицы самодержицы всероссийской и протчая и протчая и протчая,и служить ее и. в. и ее наследникам и содержать себя всегда в постоянной верности. 2. Когда по указу ее и. в. будет нам, кайсакцкому войску, наряд куда-нибудь с другими подданными российскими с 'башкирцы и калмыки, тогда нам в определенные места ходить охотно. 3. Войску кайсацкому на яицких казаков, на башкирцев и (калмык и на иных подданных российских никаких нападений и набегов и обид оным ни в чем не чинить и жить с оными мирно и безсорно. 4. Такожде купцам российским подданным, ездячим из Астрахани и из других мест караваном и особ к нам кайсакам и чрез наши жилища и кочевья в другие места, никакого препятствия и обид не делать, но наипаче оных от всяких опасны в пути случаев охранять и в потребном случае и провожать. 5. Взятых нами войском кайсацким в ясыр российских подданных всех отдать и впредь оных не брать, а напротив того, взятых башкирцами их кайсацкие ясыры возвращены быть имеют, в уверении сего я, Эбулхаир хан, и другие ханы, старшины и знатные войска кайсацкаго товарищества сии пункты руками нашими подписали, а не умеющие грамоте знаки свои написали 1731 год.
АВПР, ф. Киргиз-кайсацкие дела, on. 122/1, 1731 г., д. б/н, лл. 94 и об.
Источник:// Материалы по истории политического строя Казахстана. Т.I - Алма-Ата, 1960. с. 16-17
В то время Россия еще не властвовала в Степи, и, более того, все попытки ее утвердиться там, которые пришлись как раз на XVIII век, были тщетны. Сама орда, в том числе и Малая орда киргиз-кайсаков, т.е. современных казахов, была наследием распавшегося организма империи Чингизхана, которая окончательно перестала существовать на границе XVI—XVII веков: сначала под ударами русских пали поволжские царства, потом анархия поразила Среднюю Азию — бывший “удел Джучи”, — ибо как только власть чингизидов ослабла, они окончательно погубили все дело в междоусобиях, в результате чего пространство распалось на племенные улусы, кочевья больших и малых орд и зародыши будущих ханств. Оазисы — Ферганскую долину, Бухару и Хиву — захватили узбеки, в то время легкое на подъем лихое племя, родственное всем тюркам, заселявшим Среднюю Азию, но при этом со времен монголов считавшееся благородной воинской кастой, которые первыми и включились в борьбу за власть в городах и за плодородные земли. Другим этносом, проживающим в городах со времен великого Хорезма, были сарты (древний народ иранского происхождения), составлявшие сословие купцов, земледельцев и ремесленников. А за пределами оазисов и крепостных стен шла неизменная жизнь кочевых родов — киргизов и туркмен, которые из века в век кочевали в пределах, не означенных никакими границами, но в то же время признанными как старейшинами народа, так и его соседями, что и привело киргизов к символическому делению на Малую, Среднюю и Великую орду, смотря по области кочевья. Кочевники со времен Чингизхана не знали над собою жесткой власти; признавая лишь голос крови, они делились на колена, а те, в свою очередь, на роды. Каждым кочевьем управлял родовой старшина, или султан: никакой другой власти великое кочевье не знало. По крайней мере до тех пор, пока на северных его границах не появились пришельцы народа, который, как и люди в оазисах, оседло жил на земле: это были русские. Поселения пришельцев захватывали и лесостепь, традиционную область сезонных перекочевок Малой орды. Орда ответила набегами: как и все кочевники, киргиз-кайсаки не против были поживиться за счет пришельцев, пограбить, побарантовать (угнать скот), взять пленных и продать их в рабство. Но и пришельцы были не робкого десятка. Их вольные воины, казаки, не раз совершали вылазки в Степь — за лошадьми и за женщинами; а их служилые люди — сначала стрельцы и стрелецкие полковники, а потом и солдаты с офицерами потихоньку начали, но лет за сто закончили незаметную, муравьиную земляную работу, очертив Степь линией крепостей от реки Урал до Семипалатинска. Эта крепостная линия — как называлась тогда граница — была, разумеется, противна сознанию кочевого народа, привыкшего к перекочевкам в рамках своих устоявшихся представлений. Однако теперь переход линии грозил наказанием и последующей посылкой казаков в Степь. Разумеется, долгое время граница была проницаема в обе стороны, но в конце концов киргизские старшины поняли, что времена изменились и с северными соседями надо выстраивать какие-то новые отношения.
Понимала это и Россия. Однако устроить отношения с киргизами было совсем не то что заключить мир со шведами, пруссаками или даже турками. Поэтому очень долгое время главным в российской политике по отношению к Степи было одно-единственное желание: желание огородиться, отстраниться, отделить Степь от себя. Россия слишком много приняла в себя ордынского наследства в виде кочевников, оставшихся в ее пределах, чтобы желать присоединить к себе еще и киргиз-кайсацкие степи. Оседлость и кочевье — это были два варианта многотысячелетнего развития цивилизации, и каждый из них по-своему был доведен до совершенства, но чтобы совместить эти уклады, требовалось… Как выяснилось в конце концов, требовалось просто очень много времени. А в XVIII веке его у истории не было. Башкиры, тептяри, мещеряки (финно-угорские народы, принявшие ислам и позднее влившиеся в состав башкирского этноса), бог знает откуда еще свалившиеся калмыки, расселившиеся по Яику и Волге, — все это кочевое сообщество, в одночасье вывалившееся из монгольского мира и оказавшееся под боком или даже внутри Российской империи, устроенной, может быть, худо и, наверное, бедно, но все же по подобию жизни оседлых народов, разумеется, противилось такому вот оседлому, европейскому устройству жизни и выражало истовое недовольство по всякому, понятному изнутри этой оседлости поводу, будь то строительство заводов на выпасных землях (Уфимский бунт), изъятие земель под города (Оренбургский бунт), действия чиновников, религиозные разногласия или попытка распространить на кочевья воинскую повинность. История башкирского народа с начала XVII века по конец XVIII, когда башкиры, уже не имея самостоятельной силы для выступления, примкнули к пугачевскому восстанию, — это история двухвековой войны, которую русские цари, начиная с Михаила Романова, вели с ними по всем правилам, включая строительство крепостей, целых рядов укрепленных поселений с валами и засеками, пронизывающими Башкирию в разных направлениях. Ожесточение этой войны достигало такого накала, что в 1755 году, во время очередного бунта башкир, оренбургский губернатор Неплюев разослал грамоты калмыкам, тептярям, мещерякам и за линию — киргизам, что отдает им Башкирию на разграбление. Началась кровавая драма. Не имея сил противиться такому нашествию, башкиры толпами бежали за Урал, в том числе и в киргизские степи. Но напрасно они искали спасения у своих давних врагов: резню башкир в Малой орде современники описывают как кровавое злодеяние, “беспримерное в летописях”. Немногим удалось спастись и вернуться в Россию. От их рассказов вскипела кровь всех башкир, еще уцелевших после бунта и способных носить оружие. Их Неплюев тоже пропустил за линию, в Степь: и башкиры щедро воздали киргизам за пролитую кровь! Когда же обе стороны были достаточно ослаблены, башкирам было строжайше приказано не ездить за Урал, киргизам — столь же настоятельно предложено удалиться на юг от Урала, а пограничным начальникам велено не допускать больше никаких переходов, усилив для этого пикеты. Тем не менее налеты и разбои из Степи продолжались до самого Николаевского царствования, когда там, на пространстве значительно более огромном, чем Башкирия, началось строительство “рассекающих Степь” крепостей.
В таком примерно состоянии и обстояли дела на границе с Киргиз-Кайсацкой ордою во время вступления Екатерины II на царство. Как же мог Державин написать, что императрица российская есть также и “богоподобная царевна Киргиз-Кайсацкия орды”?! Мы, конечно, привыкли к поэтическим преувеличениям, но ведь это уже не преувеличение, а сущая неправда! Почему же Державин допускает эту неправду и, более того, из этой неправды создает неземной, эффектный образ Царицы Востока? Может быть, он принял всерьез те несколько попыток киргиз-кайсацких старшин присягнуть России, которые были предприняты исключительно из корыстных побуждений и закончились для России только позором? Навряд ли. Все-таки Державин был офицер, три года прослужил в Следственной комиссии по делам пугачевщины и, конечно, прекрасно знал, что такое коварство бунтовщиков и клятвы степняков.
Первым в подданство России в самом начале царствования Анны Иоанновны (1730—1740) попросился выдающийся степной авантюрист Абул-Хаир. Считая себя, как, впрочем, и многие родоначальники, потомком Чингисхана, Абул-Хаир мечтал получить власть над Малой ордой; в свое время собранное им воинство совершило один из самых страшных набегов на Россию, дойдя до Казани; однако по возвращении он ханского титула не получил и решил добиваться его путем покровительства России. Он явился в Уфу, к воеводе Бутурлину, который, несомненно, был обрадован, что такой опасный головорез ищет теперь российского благоволения, и на радостях отправил его в Петербург, думая обрадовать правительство. Правительство и в самом деле обрадовалось, поверив, что покровительства России ищут те самые киргизы, против которых столько лет посылались войска на вечно кровоточащую границу! Абул-Хаир и прочие послы получили богатые подарки и отправились обратно в Степь. Вместе с ним из Петербурга поехал и весьма искушенный в восточных делах полковник Мурза Тевкелев: здесь он скоро убедился, что Абул-Хаира в степи никто ни в грош не ставит, ханства за ним не признает (у киргиз-кайсаков не существовало титула “хана”, который Абул-Хаир первым делом выторговал для себя в России) и все поголовно считают российского верноподданного самозванцем. “Он один присягал — он пусть и подчиняется (русским)”, — говорили все как один. Тевкелев понял, что дело плохо, и употребил все свое дипломатическое искусство, чтобы привести к присяге Малую орду. Он убедил в полезности такого хода событий нескольких влиятельных старшин, но самое главное — батыра (богатыря) Таймаса. Сначала собрание и слышать не хотело ни о каком подданстве, тем более христианскому государству, но красноречие Мурзы Тевкелева было столь убедительно, что старшины наиболее влиятельных родов Малой орды присягнули-таки России! Казалось бы, открылся путь для того, чтобы установить с кочевниками крепкий мир. Не тут-то было! Самозванец Абул-Хаир после собрания и впрямь, кажется, поверил в свое “ханство” и начал вытворять неизвестно что: во-первых, он требовал подчинения от старшин других родов, которые, приложив свои тамги на верность России, вовсе не присягали презренному Абул-Хаиру. Во-вторых, “верноподданные” киргизы Абул-Хаира вновь совершили набег на российскую территорию. Произошли недоразумения. Как собака преданный отечеству, Тевкелев спас Абул-Хаира, надеясь все-таки через него замирить Россию со Степью, целый год кочевал он с ним где-то близ Сыр-Дарьи, после чего составилось новое посольство, куда вошел и сын Абул-Хаира Ирали. В 1734 году посольство прибыло в Петербург, в очередной раз Абул-Хаир получил богатые подарки и подтверждение своего ханского титула. Он попросил в обмен на некоторые услуги выстроить для него город при впадении реки Ори в Урал, “куда бы он мог укрыться в случае опасности”. Действительно, именно на этом месте в 1735 году был первоначально заложен город Оренбург как одна из главных крепостей Уральской линии. Вернувшись в Степь и женившись на башкирке, Абул-Хаир захватил Оренбург и стал чинить здесь суд и расправу. Напрасно комендант города говорил ему, что этого делать нельзя. Тот отвечал просто: “город мой, для меня выстроен, а кто не послушает, тому голову срублю”. Вслед за тем Абул-Хаир из Оренбурга совершил набег в Башкирию, надеясь этим умилостивить русских, — это сошло ему с рук как нельзя глаже. В 1737 году В.Н.Татищев приступил к Оренбургу с войсками. Абул-Хаир испугался, но напрасно. Войска нужны были Татищеву лишь для церемонии торжественной присяги киргиз-кайсацкого хана. Пройдя сквозь батальонные каре, Абул-Хаир был введен в огромный шатер, где уже ждали его губернатор Татищев со свитою и русский полковник. Преклонив колена, он принял царский подарок: прекрасную, богато украшенную золотом саблю. Торжественная присяга была ознаменована орудийным салютом. Впечатление, которое рассчитывал Татищев произвести на степняков сим торжественным действом, оказалось прямо противоположным. После этого киргизам уже нельзя было сомневаться в немощи и ничтожестве русской власти. Вместо выговора за бесчинства Абул-Хаир был удостоен торжественного приема у губернатора, ему, вору и разбойнику, вручены были царские подарки, детей своих он выгодно пристроил аманатами (почетными заложниками) при дворе, присягал сидя (а наши-то радовались, что “преклонив колена”!), в честь самозванца был дан орудийный салют... Ну какие еще доказательства ничтожного заискивания русских можно было хотя бы вообразить? Решительно никаких! Вот если бы Абул-Хаира схватили, надели на него колодки, да выдрали ноздри за захват Оренбурга, в Степи согласились бы, что русские поступили и справедливо, и по силе. Тогда, быть может, на границе и воцарился бы мир. В противном же случае... Нет, разумеется, набеги киргиз-кайсаков не прекратились. Абул-Хаир присягал еще один раз (всего трижды: в 1732, в 1738 и в 1748-м), что не помешало ему вновь и вновь переходить для грабежа линию. Он рассорился с Оренбургом из-за отказа принять в аманаты своего побочного сына, после чего в 1744 и 1746 годах киргизы совершили два набега на Волгу, убив и забрав в полон больше 700 русских и калмыков. За годы своей буйной жизни Абул-Хаир успел побывать хивинским ханом и пропихнуть аманатом в Петербург своего очередного сына Айчувака. Он обещал отпустить на родину русских пленных, чего не сделал и сделать не мог, ибо они были проданы в Хиву, клялся, что никогда более не преступит линии, возьмет под охрану русские купеческие караваны и в случае нужды для России выставит в ее распоряжение войско из своих ордынцев: никогда ни одна из этих клятв не была исполнена! Неизвестно, как сложилась бы участь Абул-Хаира в качестве российского верноподданного, но в 1749 году он был наконец убит во время грабительского набега на каракалпаков одним из князьков Средней орды.
Пример Абул-Хаира вдохновил многих киргизских старшин искать подданства у России и превратился в вид дипломатического промысла: получив причитающиеся послам дары и пристроив детей в аманаты, киргизы возвращались в свои степи и, удовлетворенные, больше никогда не думали о взятых на себя обязательствах. Россия, вероятно, была не рада такому развитию событий, но утешала себя тем, что таким образом “покупает” мир, постепенно приучая киргиз-кайсаков к мысли о подданстве. На самом деле это были мечты, весьма далекие от реальности. Слабость России Степь использовала дерзко и цинично. В этом смысле беспримерен случай с “ханом” Аблаем из Средней орды: в 1762 году он присягнул Екатерине II и в том же году отправил посольство в Китай. У богдыхана он был обласкан так же, как и при российском дворе, и так же, присягнув на верность, получил подарки. Пример Аблая соблазнил нескольких князьков Средней орды в расчете на подарки просить у начальника сибирской линии подданства России, а сыновей Аблая — хлопотать о назначении им жалованья так же, как и отцу. Екатерина, которая постепенно входила в тонкости российских дел не только на западе, но и на востоке, особым рескриптом 1775 года отказала всем этим просителям. Князькам было отвечено, что вся орда принята в подданство России еще при императрице Анне, а сыновьям Аблая — что назначение жалованья “приучает киргизов считать снисхождение необходимостью”. Тем не менее она хотела получить от Аблая письменное прошение об утверждении его в ханском достоинстве: это подтвердило бы, что “хан” признает хотя бы номинальную зависимость свою от России. Очевидно, Аблай обдумывал это предложение, но письма писать не стал и в Петербург не поехал, послав вместо себя своего сына, который был принят очень ласково и конечно же осыпан милостями. Что до принесения присяги, то Аблай не согласился ехать ни в Оренбург, ни в Троицк, ни на сибирскую линию, опасаясь, возможно, потерять доверие китайцев, а может быть, не желая разделить участь Абул-Хаира, которого ненавидела и считала самозванцем вся Степь. Больше того: он отказался встретить русских послов для принятия присяги в своих собственных кочевьях и вскоре вслед за этим ушел в дальний поход и удалился от нашей границы...
В царствование Екатерины стало очевидно, что вся наша политика на востоке есть сплошной самообман, что вся наша линия поведения с кочевниками неверна, если за полвека обласкиваний и прикармливания родовой знати мы так и не обрели себе союзников по ту сторону границы. Явилась другая утопия: пробить в глубь азиатских степей дорогу прогрессу и цивилизации, окультурить кочевников, переведя их на оседлый уклад жизни. Были отпущены деньги на строительство караван-сараев, школ и мечетей, но от этого кочевники не перестали, разумеется, кочевать и совершать свои набеги. Развалины строений, воздвигнутых во времена Екатерины, некоторое время пустыми декорациями стояли еще в дикой степи, продуваемые жгучими летними суховеями и зимними буранами, но скоро от них ничего не осталось. Гораздо более плодотворной оказалась идея правившего при Екатерине Оренбургского губернатора генерала фон Игельстрема: он посчитал, что России бессмысленно искать среди киргизов какого-либо хана, который мог бы связать их воедино, потому что при родовом строе ни один глава рода не согласится с тем, что он хуже или ниже по происхождению, нежели тот, кого Россия предлагает ему в начальники. Поэтому всю затею с ханами надо бросить, пока они не переведутся сами собой, а киргизам дать самоуправление, при котором все вопросы в Степи решались бы советом родовой знати. Это очень воодушевило киргизов в пользу России, и на первом же форуме Малой орды они избрали главным над собою известного разбойника Сарыма. Пожалуй, для России Сарым был ничем не страшнее Абул-Хаира, и в таком повороте событий ничего не было бы страшного, если бы... Если бы губернатор Оренбургский фон Игельстрем не был самый отчаянный бабник. Внучка ненавистного киргизам Абул-Хаира, дочь его сына, самозванца Нурали, немало постаралась, чтобы влюбить в себя старого повесу-губернатора, а уж затем вместе с ним развернуть все дела в Степи в пользу своей фамилии... Несчастный губернатор в прямом смысле слова пошел на государственную измену, волочась за степной красавицей! Киргизскому самоуправлению пришел конец, Степь взвыла от негодования, Сарым же бежал в Бухару и оттуда стал бунтовать народ против ненавистных ханов и против Оренбурга...
При таком положении вещей — возвращаясь к тому, с чего мы начали, — никакое поэтическое преувеличение Державина не оправдывало титула Екатерины II как “богоподобной царевны Киргиз-Кайсацкия орды”.
Степь не только не принадлежала, но и не подчинялась и даже сопротивля-лась ей.
Однако же Державин своею собственной рукой написал эти две памятные с детства строки.
В чем тут дело?
IV
Вероятно, в том, что мы читали так, как нас учили: быстро, бездумно. А всякий поэтический текст, тем более отдаленный временем от современности, есть загадка, которую надлежит разгадывать по ходу чтения. Употребляя глагол несовершенного вида, я тем лишь подчеркиваю, что разгадать до конца, т.е. прочесть текст с той ясностью, с которой читали его сочинитель-поэт, его предполагаемый адресат и ближайшие современники, нам, повторюсь, никогда не удастся.
Да что там современники! Если бы хотя бы вспомнить, что там было, за этими двумя строчками начала, — возможно, ситуация и прояснилась бы... Ведь что-то же было... Царевна... Ну да, да... Точно!
....Киргиз-Кайсацкия орды!
Которой мудрость несравненна...
Открыла верные следы....
Царевичу младому Хлору...
(чего-то там ему) на гору...
Где роза без шипов растет,
Где добродетель обитает...
Вот, выпало из памяти. И что за чушь? Уж лучше б мы остались при своем неведении... Какому Хлору? Если переводить, на этот раз с греческого, то имя образовано от слова “хлорос”, что означает “желто-зеленый”: что это за ботаническая аллегория? Какого народа это имя? Уж не русского, во всяком случае. В святцах на букву “Х” значится у нас всего три имени: Харитон, Харлампий и Христофор... Так что извольте думать: что со всем этим делать?
Если бы в свое время нас учили нормально, а не как недоумков приближающегося коммунизма, все быстро б разъяснилось. Первым делом в школе следовало бы нам сказать, что Екатерина II в 1782 году была уже бабушкой и сочиняла сказки, которые читала вечером внуку, будущему императору Александру I. Одна из сказок так и называлась “Сказка о царевиче Хлоре”. В ней рассказывалось, как в стародавние времена, еще до основания Киева, поехали русский Царь с Царицею и дитятей на дальнюю границу своих владений выяснить, откуда в царстве беспорядки. Покуда Царь с Царицею занимались делами, царевич Хлор, смышленый не по годам, был хитростью увезен в степь ханом киргиз-кайсаков. Желая испытать прославленную смышленость мальчика, бусурманский хан задал ему загадку: в три дня отыскать в его владениях редкостное чудо — розу без шипов (аллегория добродетели). Красавица-дочь хана по имени Фелица (а вот вам и царевна!) решила помочь царскому сыну, но хан воспретил ей следовать за ним. Тогда втайне от отца Фелица послала в помощь царевичу своего сына, которого звали Рассудок. Тот, натурально, быстро рассудил, какой дорогой им следует идти и каких опасностей избегать: встречались им на пути и приветливые на вид льстецы, которые совлекали путника с прямой дороги и все дальше уводили в свои лести, и “Лентяг-Мурза”, который первым делом предложил мальчуганам курительные трубки и кофе, а узнав, что они не курят и кофе не пьют, тут же взбил пуховые перины, принес столик с фруктами, достал карты, кости и прочий инструментарий для праздного и бесполезного времяпрепровождения; были, наконец, и пьяницы — приятный на вид, развеселый народ, ладно поющий песни под волынку: нечего сказать, к этим потянуло простодушного царевича, как часто тянет благовоспитанных мальчиков из хороших семей и гвардейских офицеров, но Рассудок настоял на своем и вывел его на прямую дорогу, что вскоре уже привела их к горе, на вершине которой и росла роза без шипов. Хан подивился, что в таких младых летах царевич отыскал чудесный цветок (добродетель), и отпустил его домой, к Царю и Царице. Тут, как говорится, и сказке конец.
Сказки бабушки Екатерины вообще были не лишены таланта и увлекательности. Но то, что в одной из них возникает восточный мотив, не означает, как подумал бы наш современник, ее исторической или мифологической увлеченности Востоком (хотя бы тем Востоком, с которым пришлось вплотную столкнуться империи, владычицей которой игрою судьбы стала когда-то немецкая принцесса Софья Фредерика Августа Анхальт-Цербстская). Скорее, промелькнувшая в сказке восточная тема свидетельствует о знакомстве автора с произведениями некоторых французских сочинителей — скажем, Вольтера, — которые давно использовали арабески для погружения персонажей своих аллегорий в приятно удивляющий воображение читателя экзотический контекст. При таком подходе какого бы то ни было правдоподобия в изображении Востока не требовалось: двух-трех тюркских или арабских слов (хан, султан, мурза) было вполне достаточно для создания восточного “колорита”; а то, что персонажи подобных аллегорий и говорят и мыслят совершенно по-западному, едва прикрыв свою европейскость бухарским халатом, чалмой или странным именем, никого не смущало. Понадобился гений Гете, чтобы всерьез повернуться к восточной поэтической традиции и, не довольствуясь более подвесками-арабесками, проникнуть в строй восточного стихосложения, в образную систему и самый ход мысли восточного поэта. Правда, “Западно-восточный диван” Гете, сделавший просто неприличными все литературные поделки “под Восток”, появился только в 1819 году, через двадцать три года после смерти Екатерины II. Причем это были такие двадцать лет, которые в одночасье преобразили весь облик Европы и начисто вытряхнули весь XVIII век из мало-мальски мыслящих мозгов: можно подумать, что пушки Наполеона и Александра I, захлебываясь картечью, выполнили и какую-то фундаментальную умственную работу. Во всяком случае, после того как отревели Бородино, Лейпциг и Ватерлоо, ни прежняя философия, ни прежняя литература были уже невозможны.
Но я должен извиниться перед читателем за невольное отступление от темы: пред нами все еще 1782 год, XVIII век еще кажется в полной силе, поэтому нам и не странно, что представленные нам киргиз-кайсаки с чудными именами курят трубки, пьют кофе, играют на волынке, поливают из лейки огурцы и капусту, а русскому царевичу дают задание отыскать цветок, о котором сами они (если уж придерживаться реальности) скорее всего не имеют ни малейшего понятия. Здесь Екатерина воспользовалась восточным вкраплением из соседнего поэтического паззла: роза — нежный символ персидской поэзии — в киргизских степях не приживается. Но что за беда, если речь идет об аллегории, а аллегорию написала императрица? На дворе и в поэзии, слава богу, все еще властвует XVIII век, новые правила никто не объявлял и не заменял Державина Пушкиным. Да и сам-то Пушкин еще не родился. Поэтому Державин немедленно откликается на посыл Екатерины и на сказку ответствует одой, продолжая начатую литературную игру. Он тоже пишет пьесу в восточном ключе: “Ода к премудрой киргиз-кайсацкой царевне Фелице, писанная татарским мурзою, издавна поселившимся в Москве, а живущим по делам своим в Петербурге. Переведена с арабского в 1782 году”. Не беда, что “вдохновения Востоком” хватает у Державина только на предлинное это название. Он и не пытается водить читателя за нос, сознаваясь в российских своих досугах и очень прозрачно описывая всем при дворе известные достоинства своей “богоподобной царевны”. Державин родился в каком-то захолустном местечке близ Казани, и происхождение его от мурзы Багрима, всегда бывшее его излюбленной поэтической прикрасой, на этот раз пришлось как нельзя кстати. Все правила были соблюдены. Итак, он — мурза, Екатерина — Фелица, царевна, дочь киргиз-кайсацкого хана. Почему он выбирает ханскую дочь, а не жену, царевну, а не царицу? Да просто потому, что о ханше в сказке ничего не говорится. Фелица — кроме пары безымянных простолюдинок — единственный женский персонаж в сочинении Екатерины. Обращаясь к императрице как к царевне (и, значит, будущей властительнице земель, которые ей пока еще не принадлежат), Державин ничуть не смущается, ибо знает то, о чем не умеем догадаться мы, люди XX—XXI веков. А именно, что и он, и императрица составляют круг участников некоей почти приватной литературной игры вроде покера, о которой в соответствии с традицией XVIII столетия осведомлен лишь очень-очень узкий круг приближенных. Когда же картечь и поколение 1812 года пробивают литературе широкий пролом в общественную жизнь, прежние, приватные и салонные формы литературного бытования постепенно забываются. А когда проходит еще 200 лет и мы, нежданно-негаданно вспомнив о прославленной державинской оде, спускаемся в сумрак руин XVIII века и добираемся наконец до библиотеки, то, сами того не желая, оказываемся в поистине дурацком положении: игра, вокруг которой соткалась державинская ода, давно забылась, о сказке про царевича Хлора нам никто никогда не рассказывал, почему мы, принимая все за чистую монету, и недоумеваем, с какой это стати поэт величает Екатерину “Фелицей” и противу всякой исторической правды величает ее “богоподобною царевной Киргиз-Кайсацкия орды”. Впрочем, толстый слой пыли на шкафах библиотечной комнаты есть явное свидетельство того, что хранение сие посещается крайне редко. Новые мифы об Эрасте Фандорине и Гарри Поттере занимают, как и положено, место старых... Впрочем, с обстоятельствами вокруг державинской оды мы мало-мало разобрались...
V
Не столь, разумеется, легко решался вопрос России с азийским, не по доброй воле ей доставшимся наследством. Принять его было невыносимо тяжело. Отказаться — оказалось невозможно: Степь сама перла через границу, Степь присягала и отрекалась, врала и грабила, но главное — от нее некуда было деться, Степь всегда была под боком со своим законом и своими “дикими” нравами. Степь нужно было усмирить. В начале 20-х годов XIX уже столетия назначенный генерал-губернатором Западной Сибири граф Михаил Михайлович Сперанский отменил в Степи власть посаженных русскими и всех самозваных “ханов” и ввел самоуправление, которое осуществлялось родовыми старшинами. Степь была разделена на волости и округа сообразно родовому делению. Степь впервые почувствовала над собой умную голову и твердую руку. Действуя в этом направлении, русское правительство очень медленно добилось долгожданного мира со Степью. И когда в 1873 году начался поход против Хивинского ханства, в русском войске были уже и проводники, и лаучи (погонщики верблюдов) из киргизов.
Но поход в Азию продолжался еще долго, очень долго: тысячи, а может, и десятки тысяч русских солдат и казаков успели оставить свои выбеленные, как мел, кости в барханах далеких пустынь, прежде чем поход этот дал свои плоды.
...В 1914 году знаменитый символист Андрей Белый выпустил могучий роман “Петербург”. В центре его семейство Аблеуховых: всесильный бюрократ, сухой мозговик Аполлон Аполлонович и сын его Николай, ненароком сглотнувший и позитивизм Конта, и эсерство в его крайней эстетствующей и, разумеется, террористической форме, из-за чего едва не сделался Николенька отцеубийцей. Род свой — как сообщает автор — Аблеуховы вели от киргиз-кайсацкого хана Аблая, который якобы “в царствование императрицы Анны Иоанновны доблестно поступил на русскую службу”, был крещен и при христианском крещении получил имя Андрея и прозвище Ухова. “Для краткости потом был превращен Аб-Лай Ухов в Аблеухова просто”.
За три поколения, прожитые родом в столице империи, в Аблеуховых уже трудно было угадать бывших ордынцев. Аполлон Аполлонович в свои 68 лет был тщедушен, очень велик лысеющим черепом и ушаст; “каменные сенаторские глаза, окруженные черно-зеленым провалом, в минуты усталости казались синей и громадней”.
В образе Аполлона Аполлоновича современники угадывали почти наверняка обер-прокурора Священного синода Константина Петровича Победоносцева.
Впрочем, все это была выдумка.
Настоящим правнуком Аблая был никакой не Аполлон Аполлонович, а Чокан Валиханов, просвещенный киргиз, выпускник кадетского корпуса и знаменитый путешественник, совершивший весьма рискованную поездку под именем купца Алима в Кашгар, тогда недоступный для европейцев. Результаты своего путешествия, буквально поразившего П.П.Семенова Тянь-Шаньского, Чокан изложил в статье “О состоянии Алтышара или 6-ти восточных городов китайской провинции Нань-Лу в Малой Бухарии в 1858—1859”, которая в разных видах и переработках была опубликована всеми российскими географическими журналами. В результате Чокан Валиханов попал в Петербург, был принят царем, Александром II, и министром иностранных дел, великим князем Александром Михайловичем, который обещал ему свое покровительство. Одновременно ученые интересы делают его другом будущего ректора Петербургского университета А.Н.Бекетова, упоминавшегося уже географа П.П.Семенова, столичных литераторов, в числе которых были и некоторые бывшие петрашевцы. Одним из них, например, был Ф.М.Достоевский, который сам считал себя “другом” Чокана. Другим из того же круга людей был Г.Н.Потанин, искренно восхищавшийся фигурой Валиханова: “Если бы у Чокана Валиханова была киргизская читающая публика, может быть, в лице его киргизский народ имел бы писателя на родном языке в духе Лермонтова или Гейне”. Н-да... Судьба Чокана Валиханова сложилась трагически: в Петербурге уроженец степей в двадцать пять лет заболел чахоткой, ему надо было срочно уезжать. Но его удерживали дела. Он во что бы то ни стало хотел увековечить память о прадеде, Аблай-хане, написав про него статью в энциклопедию. Статья вышла в “Энциклопедическом словаре” 1861 года уже после его смерти, которую двадцатидевятилетний потомок степных князей принял в Куянкузской степи. Что ж, родиться в степи и умереть в степи — о какой еще доле может мечтать человек, считающий себя потомком Чингизхана?
“...В предании киргизов Аблай, — пишет о своем прадеде Чокан Валиханов, — носит какой-то политический ореол; век Аблая у них является веком киргизского рыцарства. Его походы, подвиги его богатырей служат сюжетами эпическим рассказам1. Большая часть музыкальных пьес, играемых на дудке и хонбе, относится к его времени и разным эпохам его жизни. Народные песни — "Пыльный поход", сложенная во время набега, в котором был убит храбрый богатырь Боян; "Тряси мешки" — в память зимнего похода на волжских калмыков, во время которого киргизы голодали семь дней, пока не взяли добычу, — разыгрываются до сих пор киргизскими музыкантами и напоминают потомкам поколения Аблая прежние славные времена...”
После того как, приняв двойную присягу, Аблай-хан своими увертками наконец разозлил правительство и едва не был схвачен и примерно наказан ссылкой или висилицей — смотря по настроению “богоподобной царевны”, — несколько непривычно читать полные почтения слова о нем, со всей искренностью написанные правнуком.
“Рыцарство!” Да это ж были те самые рейды “за линию”, в которых царила баранта и разбой! А зимний поход на калмыков, когда Аблай вместе, значит, с Абул-Хаиром по льду замерзшего Каспийского моря вышел прямо на Волгу? Резня, грабеж и убийство! Семь дней, вишь, голодали, чтоб “взять добычу”. Ей-богу, дон-кихоты! И почему Чокан так уцепился за прадеда своего Аблая и не словом не обмолвился о деде, Вали-хане, при котором в 1782 году вся Средняя орда окончательно присягнула на верность России? Возможно, Державин держал в уме этот факт, чтобы поддать пафосу своей “Фелице”; а “верноподданные” киргиз-кайсаки в это же самое время распевали ностальгическую песню “Тряси мешки”, которая превозносит минувшие времена степной воли, удаль, молодечество и всамделишные подвиги богатырей и славную добычу... Нет, в самом деле странные кренделя выписывает иногда история... А что до рыцарства...
Видать, все зависит от того, с какой стороны линии рассматривать вопрос...
1 Аблай действительно совершил несколько беспримерных походов в верховья Черного Иртыша, в Поволжские степи и на Алтай; он отомстил калмыкам за их самоуправство в Степи в начале XVIII века; он опустошил Джунгарию, куда часть калмыков решила вернуться после своей среднеазиатской одиссеи. После его побега калмыки никогда уже не поднялись; рынок был наводнен невольниками, даже в России “калмычонка” или взрослого холопа можно было купить за 5 аршин красного сукна или за мерина с придачей от одного до 6 рублей. Понятно, что его “присяге” поначалу были рады и российская императрица, и китайский император...
Все даты в формате GMT
6 час. Хитов сегодня: 98
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума